Отверженные

Неприязнь, существующая между педагогами и «трудными» подростками, как правило, взаимна. Ученик, длительное время не справляющийся со школьной программой, редко сохраняет позитивное отношение к школе. Состояние хронической неудовлетворенности, в котором он пребывает, влияет на его отношение не только к учебе, но и к учителям и к более успешным одноклассникам. Такая ситуация отрицательно влияет на развитие его личности.
Как правило, у неуспешных младших школьников сначала появляется «синдром тревожного ожидания», часто называемый школьной фобией (или школьной тревожностью). В поведении ребенка возникают чрезмерное волнение, повышенное беспокойство в учебных ситуациях, ожидание плохого отношения к себе, отрицательной оценки со стороны педагогов и сверстников. Длительное тревожное ожидание не ведет к преодолению сложившейся ситуации; напротив, у школьника появляется желание устранить чувство эмоционального дискомфорта, связанного с неуспеваемостью. Этот момент особенно важен для понимания взаимосвязи неуспеваемости и нарушений поведения: ученик переключается на способы поведения, доставляющие удовольствие.

Кирилл: ретроспектива номер один

Вырос я во дворе, среди таких же, как я, мальчишек «с ключом на шее». Это означало, что наши родители работали с утра до вечера, а мы проводили время во дворе, в подъезде, в подвале, на чердаке или друг у друга в гостях. Эта мальчишеская жизнь была интересна и полна приключений.
В школу я пошел с удовольствием, но уже через несколько дней разочаровался.
Я хотел играть и не хотел делать уроки. Красивый школьный рюкзак и яркий пенал к концу первой недели перестали меня радовать. Уже в первом классе меня объявили «трудным», а потом поставили на внутришкольный учет за то, что, катаясь по перилам (по замечательным, широким, скользким перилам!), я случайно толкнул учительницу.
Еще некоторое время я старался, но безуспешно – никто из учителей не собирался ставить мне отметку выше тройки. Убедившись в этом, я полностью переключился с учебы на уличную жизнь. К пятому классу от желания учиться вообще ничего не осталось. В школу я ходил все реже и реже. Иногда я специально срывал уроки, чтобы развлечься. Мне нравилось доводить учителей – особенно тех, которые явно были настроены против меня. Меня выгоняли с уроков – и я шел к друзьям, на улицу, или в кино, или еще куда-нибудь.
В девятый класс меня перевели почти заочно: некоторые учителя так и не увидели меня на своих уроках. ПТУ я все-таки окончил. Специальность не помню, мы называли его «заборостроительным». Мне уже давно стало все равно, что обо мне думают педагоги и как они оценивают мои способности. Я понимал, что в крайнем случае смогу пойти работать на завод, стать охранником или водителем. Будущее меня не сильно тревожило.
В семнадцать там же, во дворе, я попробовал героин и очень быстро «подсел» на него. Мне было вполне комфортно. Окружающий мир больше не беспокоил меня.

Очевидно, что у Кирилла отсутствовала интеллектуальная и эмоциональная готовность к школьному обучению. На этом фоне очень быстро стало развиваться состояние школьной дезадаптации. Сначала наступила компенсаторно-уступчивая, первая стадия, когда снижение эмоционального напряжения происходит за счет дезактуализации учения и переориентации на другие ценности («…никто из учителей не собирался ставить мне отметку выше тройки. Убедившись в этом, я полностью переключился с учебы на уличную жизнь»). На второй – конфликтно-демонстративной – стадии подросток критически переоценивает нравственные и ценностные установки, пытаясь выйти из-под их влияния («Иногда я специально срывал уроки, чтобы развлечься. Мне нравилось «доводить» учителей – особенно тех, которые явно были настроены против меня»). Последняя стадия – это внутренняя средовая изоляция, то есть самоустранение, самоизоляция от любых педагогических воздействий из чувства самосохранения («Мне уже давно стало все равно, что обо мне думают педагоги и как они оценивают мои способности. ...Будущее меня не сильно тревожило»).

Уход от реальности, описанный в истории Кирилла, не единственный исход состояния школьной и социальной дезадаптации.
Выпавшие из процесса школьного обучения, отвергаемые «позитивным большинством» подростки нередко активно противостоят окружающему их «враждебному» миру, обращая на себя внимание грубыми нарушениями дисциплины и правопорядка.

Отверженность – психологический синдром, складывающийся в подростковом возрасте и проявляющийся во враждебной установке по отношению к обществу и девиантном поведении (словарное определение).
Близким к «отверженности» является и термин «отчуждение».
В социальной психологии под отчуждением понимаются такие отношения человека с миром, при которых другие люди как носители норм и ценностей осознаются «противоположными» – от несходства до неприятия и враждебности. Отчуждение проявляет себя через переживание чувства обособленности, одиночества, бессилия, бессмысленности, отвержения, потери собственного Я и даже презрения к себе.
Противостояние отвергаемого, «отчужденного» подростка и общества нередко носит активный и обоюдный характер.

Стас: ретроспектива номер два

Когда мне было два года, пьяный отец нес меня на руках и, споткнувшись, уронил на асфальт. Кажется, я сильно ударился головой.
В три меня отдали на пятидневку, потому что бабушка сильно заболела и больше не могла со мной сидеть. Мама все время работала, а папа пил и тоже работал.
В пять меня хотели выгнать из детского садика, потому что я укусил воспитательницу, когда она больно схватила меня за руку, чтобы поставить в угол.
В шесть я пошел в школу и тут же узнал, что я – педагогически запущенный ребенок из неблагополучной семьи, неспособный к обучению. Мне действительно было очень трудно учиться. Когда я смотрел в учебник и пытался понять объяснения учителя, моя голова как будто наполнялась туманом и становилась тупой-тупой. В первый класс я ходил два раза, но это не помогло.
В пятом классе одна учительница вышла из себя от моей тупости и стукнула меня указкой. Я в ответ бросил в нее портфелем. Я перестал их бояться и был готов себя защищать. Я чувствовал себя одиноким бойцом, окруженным врагами, и всегда был готов к нападению и обороне.
После седьмого класса я совсем перестал ходить в школу – просто не вернулся туда после летних каникул.
К шестнадцати годам я возненавидел весь мир. Родителей – потому что они постоянно были мной недовольны. Учителей – потому что они возненавидели меня первыми. Одноклассников – потому что они смеялись надо мной. Девушек – потому что они не обращали на меня внимания. Самого себя – потому что мне все время приходилось пробиваться через эту стену недоброжелательности и насмешек и я ничего никому не мог доказать.
К семнадцати я имел условную судимость, много пил, нигде не учился и не работал.

Иногда эти истории имеют более или менее благополучное продолжение.
Кирилл прошел курс лечения от наркомании, Стас – от алкоголизма. Спустя некоторое время оба молодых человека все-таки получили образование и устроились на работу. В своей области они считаются компетентными специалистами. Кирилл женился, и его брак достаточно стабилен и гармоничен. Стас встречается с девушкой и собирается сделать ей предложение. Кирилл занимается восточными единоборствами и рисует, Стас зимой и летом катается на велосипеде и увлекся фотографией. Они соблюдают правовые и другие социальные нормы. Конечно, временами они испытывают некоторые затруднения, но в целом молодые люди вполне счастливы и довольны своей жизнью.
Но, к сожалению, хеппи-энд случается далеко не всегда. Многие истории заканчиваются печально и даже трагично.

Вика: ретроспектива номер три

Я из многодетной семьи. Точно не знаю, но слышала, что моя мама – умственно отсталая. Она нигде не работала, а занималась домашним хозяйством. Папа тоже был, но он редко появлялся дома. Кажется, у него была еще одна семья.
Школу я старалась не прогуливать, но учеба мне давалась плохо. Родители других детей запрещали им дружить со мной – боялись плохого влияния.
Учителя несколько раз предлагали моей маме перевести меня в школу для умственно отсталых или отдать в интернат. Мама не соглашалась.
Мне очень нужен был взрослый, с которым я могла бы поговорить о своих проблемах. Маму я не хотела расстраивать, а учителя меня не любили и осуждали.
Меня считали испорченной девочкой. Я очень рано начала курить – в восемь лет. Тогда же я первый раз была с мальчиком, потому что я в него влюбилась. Он заразил меня нехорошей болезнью, которую я так и не успела вылечить.
Наверно, финал моей истории вполне закономерный. Какое у меня могло быть будущее?
Сейчас мне было бы семнадцать, но несколько лет назад, перебегая дорогу, я попала под машину. Самое ужасное, что водитель тоже погиб – он пытался меня объехать и сознательно направил свой автомобиль в столб.
Эта история долго обсуждалась. Погибший молодой человек оказался единственным сыном своих родителей (в отличие от меня), золотым медалистом (в отличие от меня), спортсменом и просто хорошим человеком (в отличие от меня).
Некоторые взрослые говорили, что из-за малолетней дебилки и проститутки погиб замечательный парень. То есть, если бы я была отличницей и девственницей, моя жизнь и его смерть имели бы больше смысла.
И тогда это была бы история не про вину и почти убийство, а про несчастный случай и трагедию. Про героический выбор прекрасного человека, а не про ошибку, стоившую ему жизни.
Может быть, я получила бы право на сочувствие или прощение. Но я осталась отверженной – даже в смерти.

Такие случаи трудно комментировать. К сожалению, подростки, совершившие преступление или самоубийство, подростки, прямо или косвенно виновные в смерти другого человека, – это тоже реальность. И ближе всех к этой реальности родители и педагоги, которые учат и воспитывают этих подростков и неизбежно задают себе вопросы: что можно было сделать и действительно ли можно было что-то сделать?

Невесело сознавать, что далеко не всегда можно изменить реальность, даже имея большое желание помочь, поддержать, изменить, перевоспитать, предупредить. И самый лучший педагог не всесилен. Он не провидец и не волшебник. И самое большее, что он может сделать, – это стать тем самым авторитетным, «значимым» взрослым для трудного подростка, который способен терпеливо общаться, уважая в этом общении и себя самого, и подростка. Думать, анализировать и открывать вместе с подростком его способности и сильные стороны. И быть готовым к тому, что серьезные перемены требуют времени. Возможно, трудный подросток уже окончит школу и полностью сменится «контекст», в котором он существует, – и только тогда станет понятно, что именно в школьные годы несколько лет назад была заложена основа для изменений к лучшему.
Но порой бывает так, что обстоятельства жизни подростка влияют на него гораздо сильнее, чем может повлиять самый лучший и осведомленный педагог или психолог. Но и в подобных случаях надо не отчаиваться и не отворачиваться, а продолжать верить и делать свою работу.
Как говорят французы, делай, что должен, – и пусть будет, что будет.

Многие бывшие «трудные» подростки рассказывают о том, что у них были такие педагоги. Они вспоминают их с благодарностью и уважением. Уже взрослые мужчины и женщины по-детски трепетно называют их имена.

Катя: ретроспектива номер четыре

К пятому классу стало ясно: учиться я не смогу. Конечно, я продолжала ходить в школу и даже не пропускала уроки. У нас с этим было очень строго. Кроме того, я боялась родителей: за двойки меня били ремнем, не говоря уже о прогулах. Некоторые учителя ставили мне единицы: по их мнению, даже двоек я не заслуживала. Я еле-еле окончила восемь классов. Моими друзьями были отпетые хулиганы, многие из которых сразу после школы отправились в тюрьму. В ПТУ я учиться не захотела – в четырнадцать лет пошла работать.
Но все-таки я вспоминаю школу с благодарностью, потому что там была Кристина Николаевна, моя учительница начальных классов. Она хорошо относилась ко мне и ни разу не повысила на меня голос.
Даже когда я училась уже в средней школе, я все равно приходила к ней на продленку, где она занималась с малышами. Она помогала мне делать уроки, научила вязать и плести из бисера. Иногда я просто сидела у нее в классе на последней парте и вязала себе шапочки.
Я всегда знала, что могу к ней прийти за советом. Она меня внимательно слушала, переживала вместе со мной, что-то подсказывала.
Она хвалила меня за настойчивость и сильный характер (остальные видели только упрямство и агрессивность). Теперь, когда после окончания школы прошло уже много лет, я точно знаю, что она была права, – именно замеченные Кристиной Николаевной качества помогли мне впоследствии получить образование и найти серьезную, хорошую работу. От двоечницы и хулиганки Катьки не осталось и следа.
С Кристиной Николаевной я общалась и тогда, когда уже ушла из школы. Именно она убедила меня продолжить образование – пойти в вечернюю школу, потом на подготовительные курсы, а потом в институт. Она в меня верила. И опять она стала моим репетитором – занималась со мной русским языком, который я совсем не знала.
Кристина Николаевна была первой, кто увидел мой диплом об окончании института, – пусть не в двадцать лет, как положено, а почти в тридцать. В дипломе были только четверки и пятерки.